История Могилева: жизнь в Тимирязевском переулке

Продолжаем публикацию воспоминаний   Ярош  Ларисы Александровны, жившей в 30-е годы в Могилеве.

На первом полуподвальном этаже жили евреи, фамилия их была Голод. Мать – Соня Голод, отец Лейба (вечно небритый), и было у них три дочки – Хана, Белла и Хайка. Кира говорила, что там ещё мальчик был, но мальчика я не помню.

Хана была самая старшая, на год старше меня, Белла не училась ещё в школе, была на год младше меня, Хайка была совсем маленькая. Мы её не принимали играть, так она пищала, а тётя Соня нас ругала, что мы отталкиваем её от себя. Например, играем пятнашки, Хайка не может бежать за нами, так мы вдвоём берём её за руки и волочём за собой. Или, например, играем в прятки, её возьмёт кто-нибудь с собой, а она высунется и раскроет его место нахождения. То есть мешала она нам. В классики играем – она обязательно сунется; тогда же рисовали на земле или на песке классы – она обязательно затопчет.

А однажды летом Хана, я уже не помню при каких обстоятельствах, сломала ногу. Лежала в кровати. Её почему-то не выпускали из кровати. Гипс был наложен, это было в диковинку, мы её жалели, потому что как же иначе. А мама Соня не пускала к ней, мол, болеет, не мешайте ей выздоравливать.Окно в той комнате, где она лежала, выходило в переулок. Окно было открыто. Мы собирались у этого окна, по очереди пролезали в него к ней в комнату и из любопытства щупали гипс. Нам казалось это такой трагедией!

Еврейская пасха то ли позже нашей, то ли перед нашей. Стояла очень тёплая погода. Тётя Соня во дворе поставила две табуретки, почистила и помыла на них доску, чтобы потом раскатывать мацу, и поставила потом доску к забору сушиться. А у хозяев была маленькая пестрая дворняжка – Нэбик. Этот Нэбик подошёл к доске, понюхал её и написал на неё. Свидетелями были мы с Кирой и дети Голодов. Мы знали, что ели мы об этом расскажем, Нэбика поколотят, а нам его было жалко, и мы решили молчать. Так никто из нас и не рассказал. На этой доске мацу сделали и отнесли её святить куда-то.

Комнат Голодов не помню, хотя бывала у них в гостях. Там было полутемно, всюду стояли кровати и пахло какой-то кислятиной всегда, по-моему, они не очень чистоплотно жили.

В тот же год в православную Пасху я, Кира, Голоды и Толик вместе с Нэбиком пошли на кладбище тайком от матери – она вообще была против церкви. Кладбище располагалось вокруг церкви под деревьями. Чуть ли не на каждой могилке лежали просвирки, яйца, кусочки куличей, цветы, кутья в тарелочках и мисочках, а народ, который всё это оставил, был в церкви, шла служба. Мы собрали, что нам понравилось, сели у одной из могилок, съели, накормили собаку и пошли в церковь посмотреть, что там делается. Пришли, и за нами собака пришла. Что было в церкви, вспомнить страшно: нас гнали оттуда прихожане, и мужчины и женщины на нас набросились.

 

Тимирязевский переулок после войны

 

Как я уже сказала, в Могилёве я пошла в первый класс. Это было 1 сентября 1931 года. Тогда начинали учиться с 8 лет. Но проучилась я очень недолго. Ещё до школы я заболела пневмонией. В больнице не лежала. К нам домой часто приходил участковый врач по фамилии Шендерович. Очень доброжелательный, ласковый, шутил, мне всегда было приятно с ним общаться.

В школу я проходила месяц, от силы полтора, а потом из-за болезни стала учиться на дому. Со мной мама занималась. У нас были учебники. Писать меня мама учила, считать. Учителя к нам на дом не ходили, это уж точно.

Папа в это время служил в 33 сапроте. Утром уходил на службу, а вечером возвращался. Выходных у него я не помню, постоянно был на работе.

Когда мы второй раз жили в Могилёве на Селянской улице (т.е. на Крестьянской), я несколько раз навещала хозяев, правда, подробностей не помню. Жильцы остались все те же самые. Кто в наших бывших комнатах поселился, не помню.

Летом 1946 г. я вместе с Ярошем И.В. ездила к нему на родину в деревню Филипповичи Клетского района Витебской области. Пересадка была в Могилёве, и у нас оказалось чуть меньше суток в запасе. Мы успели пройти по Первомайской улице до Вала, на сам Вал не поднимались. На Тимирязевский переулок пришли, но там всё кругом всё лежало в руинах. Сады были изуродованы, словно выкорчеваны, сплошные воронки. Церковь сохранилась, благодаря ей я сориентировалась. Не помню, был ли исправдом, или были на его месте одни руины. Рядом с нашим домом было много воронок, но сам он уцелел; крыша повреждена была и стена одна оторвана, но дом узнать можно было. Ни стёкол не было, ни оконных рам. В нём никто не жил, там нельзя было жить. Ни одной постройки во дворе не уцелело.

По Первомайской улице уцелело всего несколько домов, в том числе один, который мне запомнился до войны, на перекрёстке с улицей Миронова. Ничего особенного в архитектуре его не было, просто я вспомнила его, когда увидела. Это был двухэтажный кирпичный дом, с которого была сбита почти вся штукатурка; у него был необычный лепной карниз, по которому я его и узнала.

К Быховским казармам мы не пошли, побоялись опоздать на поезд. Тогда по расписанию не ходили поезда, нам сказали примерно, когда отправление, и мы решили не рисковать. Город был сильно разрушен, необитаем, людей совсем не было на улицах, кругом руины и рассыпанные кирпичи.

До Клецка мы поехали из Могилёва в товарном вагоне, потому что пассажирских вагонов не ходило.

Фотография - дети СССР в 1930-х годах. К Могилеву отношения не имеет.