История Могилева:в Тимирязевском переулке.Воронцовы

Продолжаем публикацию воспоминаний Ярош Ларисы  Александровны о Могилеве 30-х годов.

В Тимирязевском переулке

Ещё во дворе была сушилка для яблок: длинный шалаш из чистых досок, в высоту такой, что внутри я помещалась во весь рост. Щелей между досками на крыше не было, все они заделывались рейками. Скаты крыши предназначались, чтобы на них под солнцем сушились яблоки. Они были разделены рейками на несколько секций. Когда поспевали яблоки, хозяева их мыли, резали ломтиками как для компота, хозяин залезал на крышу сушилки и насыпал яблоки в секцию. А секций было несколько, чтобы не перепутать яблоки, засыпанные в разные дни. Внизу шёл жёлоб, который не давал яблокам рассыпаться на землю. Одним торцом сушилка почти упиралась в конюшню, и он был не заделан. Другой торец был зашит досками и в нём сделана дверца. Внутри был дощатый пол, застеленный сеном. Когда яблоки высыхали, их складывали туда. Они хранились внутри всю зиму, периодически их оттуда вынимали и носили на базар.

Яблок было очень много, хозяева ими торговали. Они их и мочили, и сушили, и свежими ели. Нам разрешалось есть столько, сколько мы хотели. Хозяин только говорил нам: «Ешьте падалицу, она вкуснее». У него была щипалка, т.е. длинный шест, достававший до верхушки дерева, на конце расщеплённый на несколько частей, получалось что-то похожее на волан для бадминтона. Чтобы «волан» раскрывался, в основание расщепа вставлялся какой-нибудь твёрдый предмет. Дмитрий Максимович (так звали хозяина) осторожно подводил щипалку под созревшее яблоко и поворачивал её, яблоко обрывалось и так аккуратно снималось с дерева, не ударяясь о землю.

Вообще яблонь во дворе было очень много, мне казалось, что целый лес, больше 100. Сколько на самом деле, я не могу сказать.Хотя Дмитрий Максимович не одобрял, чтобы мы трясли ветки, но мы всё-таки потихоньку это делали: понравится нам яблоко какое-нибудь, а рядом ещё десяток висит. Потрясёшь ветку, и вместе с твоим яблоком упадёт ещё десяток.Забираться на сушилку и заходить внутрь её нам запрещалось.

Зимой нам с Кирой мама купила по вязаному костюму, состоявшему из свитера, рейтуз, шапочки с помпоном и варежек. Мой костюм был светло-коричневый с зеленоватым оттенком, Кирин – светло-коричневый, чуть темнее моего. У меня костюм был гладкий, у Киры – пушистый. Зимой, когда выпал снег и немножко приморозило Кира влезла на крышу сушилки и стала кататься. Она несколько раз проехала, а потом пришла домой и плачет. У неё, во-первых, весь зад рейтуз до дыр был протёрт, доски-то не оструганные, но самое главное, что у неё в попе было столько заноз, что мама целый вечер их вытаскивала, периодически смазывая попу йодом. Кира кричала, а мама говорила: «Ничего, потерпишь. Если тебе понравилось, иди, ещё покатайся». А Кира причитает: «Бедные мои рейтузики! Досталось вам от меня».

Хозяева Воронцовы

Во дворе было много хозяйственных построек, за одним из сараев находилась помойка. Когда снег растаял, обнаружилось, что в помойке лежит труп чужой собаки, который перезимовал под снегом. Мы с Кирой влезли на крышу сарая и начали прыгать в помойку, так, чтобы не задеть собаку. Кира в очередной раз попала прямо на брюхо этой собаки, разорвала её и вся уделалась гнилым нутром: всю одежду, всё лицо испоганила. Домой боялась идти, потому что знала, что мама поставит её в угол, но всё-таки пришла. Попало ей, конечно же, здорово.

В конюшне стояла лошадь Голода – жильца с первого этажа. Он был ломовым извозчиком, т.е. извозчиком-тяжеловозом. Рядом с конюшней под навесом стояли сани и телега, на которых он работал.

Хозяев звали Матрёна Андреевна (тётя Мотя мы её называли) и Дмитрий Максимович Воронцовы. Хозяин с хозяйкой жили с того, что продавали на базаре яблоки, молочные продукты и то, что выращивали на огороде. У них была взрослая дочка Валя (когда я пошла в первый класс, ей было 16 или 17 лет) и сын Анатолий моего возраста или на год старше. Валя казалась мне очень взрослой и красивой. У неё была подружка Глаша, её двоюродная сестра (хотя в этом я не очень уверенна), которая часто бывала у неё в гостях; возраст у них был примерно одинаковым. Глаша жила на том же переулке в доме №5.

И Валя, и Глаша увлекались рукоделием, а именно аппликацией. На бумагу большого формата (примерно как сейчас А3 или чуть побольше) наклеивали ткань, наносили на ткань рисунок, потом так же из разноцветных лоскутков, наклеенных на бумагу, вырезали детали аппликации и приклеивали их к основанию. Если в рисунке присутствовали тонкие детали (например, ресницы на лице у девушки или прожилки листьев), то их вышивали ниткой, иногда – рисовали. Больше всего они делали аппликаций с цветами. Ещё в то время в моде были женские головки в овальных рамочках, рамка тоже была из какого-нибудь материала. Красная Шапочка у них была, Дед Мороз, гуси-лебеди. Работы хранили не то в папках, не то в альбомах. Это не для продажи предназначалось, делали для себя. Работы их мне очень нравились, особенно цветы у них хорошо получались. Вообще цветы легче всего рисовать, если что-то криво получится, то это не портит. Альбомы со своими работами они охотно показывали.

Хозяева жили очень скромно. Они занимали 3 комнаты. Одна комната была проходная, кроме хозяев по ней ходили мы на улицу и обратно. В ней стояли обеденный стол, 4 стула, шкафчик то ли с посудой, то ли с бельём. За этим столом их семья ела, за ним же Толик учил уроки. Вторая хозяйская комната отделялась от неё фанерным щитом с проёмом, прикрытым занавеской, а за второй комнатой в глубине была ещё третья.

Иногда летом Дмитрий Максимович спал не дома, а во дворе в сушилке.