Турция как она есть
ЖурТурция как она есть
Надо сказать, что для могилевчан Турция не совсем чужая страна. Турки уже не один год строят на микрорайоне «Спутник» высотные дома. Время от времени в Могилеве появляются турецкие бизнесмены и ведут переговоры с местными властями о сотрудничестве. Многие жители города бывали в Турции. Кто-то ездил за шмотками, кто-то отдыхал на турецких курортах. Но и те, и другие видели Турцию с парадной стороны.
В ноябре Турции предстоят вторые в этом году парламентские выборы — на фоне экономических трудностей и вспышки насилия. Иными словами, страна вполне ощутимо сваливается в кризис. Его первые очевидные признаки проявились ещё в 2013-м, и теперь мы видим продолжение тех же тенденций.
Начнём с экономики — её состояние с учётом неблагоприятной конъюнктуры и накопившихся диспропорций таково, что более чем эффективно генерирует социальную и политическую напряжённость. В то же время политическая нестабильность успешно усугубляет состояние экономики.
Посмотрим на динамику турецкого ВВП — оказавшуюся весьма ожидаемой. В нулевых и первой половине «десятых» страна пережила период чрезвычайно быстрого роста. В 2002—2007 ВВП Турции рос в среднем на 7,4%, в кризисном 2008-м — на 0,7%. Потери Турции на минимуме кризиса оказались достаточно умеренными — 4,8%, и уже в следующем году экономика вернулась к чрезвычайно быстрому (практически «китайскому») росту: 2010 — 9,2%, 2011 — 8,8%.
Однако, начиная, с 2012-года появились признаки стагнации — рост составил лишь 2,1%, в 2013 — 4,1%, в 2014 — 3%. В 2015-м ожидается 2,4%. Собственно, уже этого — резкого торможения после периода чрезвычайно быстрого роста — было бы уже достаточно для классического «кризиса ожиданий», который практически всегда влечёт за собой кризис политический (ровно тот же сценарий мы наблюдали в 2011-м в России). В приложении к Турции это вылилось в известные беспорядки 2013-года — однако, по-видимому, это была лишь первая волна политической нестабильности.
Основным драйвером экономического роста страны в нулевых — первой половине «десятых» безусловно, являлся экспорт. Его динамика более чем впечатляет: 2004 — $ 49,1 млрд, 2007 — $ 85,2 млрд; 2014 — $ 176,6 млрд. В свою очередь развитие экспорториентированных отраслей стимулировалось массированным притоком капитала (примерно половина турецкого экспорта производится на предприятиях с иностранным участием). Прямые иностранные инвестиции возросли с $ 3,4 млрд в 2001-м году до $ 22 млрд в 2007-м.
Оборотной стороной турецкого экономического чуда являлся и является отрицательный торговый баланс. Так, в 2004-м импорт составил $ 62,4 млрд (дефицит $ 22,8 млрд), в 2007-м — $ 120,9 млрд (дефицит $ 40,5 млрд). При этом, несмотря на приток иностранных инвестиций, дефицит платёжного баланса оказался близок по масштабу к торговому дефициту — $ 38,2 млрд.
За весьма эффектным фасадом турецкой экономики скрывались сильнейшая зависимость от иностранного капитала и доминирование иностранных банков. Кредитная экспансия последних порождала воспроизводящиеся дисбалансы во внешней торговле, усугубляемые ростом закредитованности.
Посткризисная экономика Турции демонстрировала те же особенности. В 2010-м импорт составил $ 177, 3 млрд (дефицит $ 47,4 млрд). Иными словами, пассивы по внешнетроговым операциям составили 6,5% ВВП — для сравнения, в США на тот момент они были равны 3,3%, Франции — 1,6%; куда ближе к Стамбулу оказалась Греция с её дефицитом в 8,2%. При этом прямые иностранные инвестиции составили лишь $ 9,038 млрд, но на страну пролился дождь портфельных инвестиций — после 2008/9 «спекулятивный» капитал искал более доходные места приложения, чем депрессивная экономика Запада. Параллельно рос уровень закредитованности бизнеса и населения (в первом случае он приближался к 40% от располагаемого дохода).
Однако это была всего лишь прелюдия. В 2011 импорт составил $ 232,9 млрд, торговый дефицит — $ 89,5 млрд, практически удвоившись за год. Иностранные инвестиции на этом фоне выросли до $ 16 млрд, но, по очевидным причинам, это не помогло. С сентября 2010-го до ноября 2011-го курс лиры упал на 25%, фондовый рынок сжался на 40% - к концу внешне весьма успешного года турецкая экономика свалилась в рецессию, вполне проявившую себя в году следующем.
В 2012-м дефицит «сжался» до $ 75,3 млрд, инвестиции до $ 13 млрд — т. е., по сути, ситуация изменилась мало… за тем примечательным исключением, что темпы роста ВВП сократились с 8,8% до 2,1%.
В 2013-м дефицит торгового баланса вернулся к уровню 2011-го ($ 89,8 млрд), инвестиции составили $ 12 млрд, рост ВВП, как было сказано выше — 4,1%. Девальвация лиры превратилась в обыденность: в 2013-м курс национальной валюты упал на 23,65%. Отток капитала вырос на 61%, составив $ 5 млрд.
Ответом турецкого ЦБ был подъём учётной ставки с 4,5 до 10%. Это позволило относительно стабилизировать курс, однако привело к долговому кризису длинный ряд заёмщиков и заморозило инвестиции. Рост ВВП в 2014-м составил 3%. При этом девальвация лиры не привела к значимому расширению экспорта из-за комбинации политической нестабильности и неблагоприятной внешней конъюнктуры (напомню, почти параллельно прошла девальвация евро, а глобальные прямые инвестиции снизились на 16%). Как следствие, дефицит торгового баланса остался более чем значительным — $ 63,8 млрд.
В итоге рупором недовольных стал ни кто иной, как президент Реджеп Эрдоган, настаивавший на смягчении денежной политики. По сути, Турция попала в классическую «украинскую» ловушку. Дефицит торгового и платёжного баланса оказывает давление на курс лиры, причём его падение затрудняет обслуживание государственного и негосударственного долга — порядка 60% обязательств номинированы в «твёрдой валюте». Закрывать дефицит платёжного баланса за счёт ЗВР — значит их необратимо тратить. В то же время повышение ставки ЦБ тормозит экономический рост и затрудняет рефинансирование задолженности.
При этом в украинскую ловушку турецкую экономику отправил, по сути, греческий сценарий: кредитная экспансия плюс дефицит торгового баланса; разница (и существенная) состоит в том, что для Турции возможен девальвационный вариант.
Иными словами, в 2015 год экономика Турции вступила в весьма неоднозначном состоянии. Так или иначе, под давлением президента денежные власти страны приступили к последовательному снижению ставки рефинансирования, доведя её до 7,5%. Это произошло на фоне гигантского сокращения притока иностранных инвестиций на развивающиеся рынки, сжавшегося почти вдвое по сравнению с предыдущим годом. По итогам 2015-го прогнозируется чистый отток капитала — впервые за 27 лет (с 1988-го года).
Как итог, турецкая лира уже к августу потеряла 16% к доллару (максимальное падение с 2001-го). В сентябре курс преодолел психологический барьер в 3 лиры за доллар, а всего по отношению к сентябрю 2014-го турецкая валюта подешевела на 45%. Это, в свою очередь, спровоцировало «бегство денег» — как из лиры, так и из Турции. Доля валютных вкладов достигла 43% (максимум за последние десять лет), инвесторы начали избавляться от турецких активов, прежде всего гособлигаций (минус $ 6,8 млрд); доходность двухлетних турецких облигаций достигла 11,3%. Параллельно золотовалютные резервы упали до минимума с 2012-го года — до $ 99,6 млрд.
При этом девальвация не смогла переломить проявившуюся тенденцию к снижению экспорта. Так, в сентябре он сократился на 19,8% по сравнению с аналогичным месяцем предыдущего года, переломив тенденцию к стабилизации (апрель — минус 21%, июль — 16,2%); выправить платёжный баланс Турции не помогают даже снизившиеся цены на углеводороды. Ожидаемо наблюдается и сжатие прямых иностранных инвестиций.
Настроения турецкого бизнеса на этом фоне близки к депрессивным: так, 72% опрошенных предпринимателей заявили, что экономика страны имеет тенденцию к ухудшению. Годом ранее такого мнения придерживались 31%. Безработица к концу года составит 10,5%.
Иными словами, экономическая модель, обеспечивавшая быстрый рост турецкой экономики и непоколебимые электоральные позиции «Партии справедливости и развития» (ПСР), выдохлась, при этом наиболее острая фаза кризиса, по-видимому, ещё впереди.
Это само по себе способно генерировать политическую нестабильность — однако в случае с Турцией специфическая экономика «накладывается» на более чем знакомую по «арабской весне» демографию. За десять лет (2004?2014) население Турции выросло на 12,7 млн — с 68,9 до 81,6 млн. человек. Средний возраст при этом составляет 30 лет, что примерно соответствует параметрам Туниса перед кризисом, давшим старт «арабской весне». Иными словами, в случае с Турцией мы видим классический «молодёжный бугор» — при рождаемости, снизившейся до уровня простого воспроизводства, в населении очень велика доля молодёжи, появившейся на свет в период демографического бума. Рост безработицы — как всегда в подобных случаях, преимущественно молодёжной, усиливает «тунисские» аллюзии.
При этом дополнительная проблема состоит в том, что огромную часть демографического роста «нулевых» — первой половины «десятых» обеспечили отнюдь не этнические турки. В плане воспроизводства населения страна вполне чётко делится на три зоны. Вестернизированный и урбанизированный запад давно демонстрирует рождаемость, недостаточную даже для простого воспроизводства. Центр — в значительной степени ещё аграрный — находится на уровне простого воспроизводства. Наконец, высокий коэффициент рождаемости характерен для юго-востока, причём зона активного демографического роста буквально дублирует зону компактного проживания курдов. Иными словами, мы видим весьма стандартную ситуацию, когда неравноправное меньшинство демонстрирует более высокую рождаемость, чем «полноценное» титульное население.
В итоге, хотя турецкая статистика и исследователи видят лишь примерно 10% долю курдов в населении, фактически это ситуация четвертьвековой давности: опережающий рост курдского населения довёл его долю до 18%.
При этом, начиная всё с тех же 90-х отмечается массовая миграция курдов за пределы традиционной территории. Так, по данным турецкого управления статистики, по состоянию на 2008-й численность курдов в Стамбуле составляла 3,358 млн, при общем населении 12,57 млн. Столь же успешна курдская демографическая экспансия в присредиземноморских провинциях за пределами исторического Курдистана — Мерсине, Адане, Анталье.
Иными словами, Турция имеет в «активе» огромное и быстро наращивающее свою долю в населении национальное меньшинство, вдобавок, составляющее значительную часть населения ключевых экономических центров. Оно же в очень значительной мере формирует пресловутый «молодёжный бугор», который неизбежно сыграет свою роль в ходе экономического кризиса.
При этом никуда не делись и просто прозападно и кемалистски настроенные слои населения. Турецкий средний класс в наиболее развитых регионах страны был готов терпеть умеренных исламистов до тех пор, пока они обеспечивали экономический рост. Проблема в том, что это получается у них всё хуже и хуже.
Таковы внутренние предпосылки для политической нестабильности в Турции. Однако, существуют ещё и внешние — «экспорт революции» в Сирию начинает постепенно трансформироваться в её импорт.
Малоприятный для «неоосмана» Эрдогана факт состоит в том, что его политику в соседней стране поддерживает лишь 14% избирателей, (что неудивительно — кроме всего прочего, поток беженцев уже обошёлся турецкому бюджету в $ 3,5 млрд. При этом последствия сирийских авантюр приобретают неприятный трансграничный характер уже в силу состава населения.
Наиболее очевидное — это более чем закономерная реакция огромного курдского меньшинства на более чем деструктивную политику Анкары в отношении сирийских курдов. Однако курды отнюдь не являются единственным трансграничным меньшинством.
Так, количество алавитов в Турции, вероятно, даже значительно больше, чем в Сирии. При этом, как и в Сирии, они традиционно выступают за максимальную секуляризацию общества и более чем скептически смотрят даже на умеренных исламистов — последние погромы со стороны суннитов в их отношении датируются 1978-м годом. Алавитом, например, является один из основных соперников Эрдогана —Кемаль Кылычдароглу, лидер кемалистской Республиканской народной партии. Между тем, напряжённость между алавитской общиной и нынешним режимом нарастает даже вне сирийского контекста — так, ползучая исламизация суннитского толка сама по себе вызывает неприятие у изрядно христианизированных «еретиков», а рост сознательности суннитских масс зачастую выливается в весьма мрачные акции: так, в 2012-м были отмечены случаи, когда дома алавитов в Измире метили красной краской, так же, как во время погромов. Позиция самого Эрдогана в отношении алавитского меньшинства достаточно хорошо известна — в том числе самим алавитам; одним из его первых распоряжений на посту мэра Стамбула был снос их молитвенного дома.
Кирилл Вертяев, эксперт-тюрколог Института востоковедения РАН: «Среди турецких алавитов значительная часть поддерживает режим Асада в Сирии… Большинство алавитов сегодня не поддерживают правящую Партию справедливости и развития».
Вполне естественным образом, политика Эрдогана отталкивает и другие маргинальные по отношению к ортодоксальному суннизму группы — даже вне непосредственного сирийского контекста. Так, среди протестующих 2013-го года значительную часть составляли представители крупнейшего религиозного меньшинства в Турции, алевиты (не имеют никакого отношения к алавитам, кроме общешиитских черт) — весьма многочисленная и традиционно преследуемая суннитскими ортодоксами община; последние погромы отмечены в 90-х. При этом «благосклонность» властей по отношению к алевитам столь же традиционно усиливалась из-за «социалистического» характера учения.
Иными словами, политика Эрдогана, как внутренняя, так и внешняя, активизирует и традиционные этнорелигиозные трения. Президент Института Ближнего Востока Евгений Сатановский: «Конфессиональные и национальные меньшинства Турции не приветствуются Эрдоганом. Хуже всех, конечно, приходится курдам. Армян уже вырезали, греков — выселили. Еще со времен младотурецкой революции турецкие власти считают, что религиозные и национальные меньшинства разрушают страну. Все жители Турции должны быть только турками, шаг влево или вправо, мягко говоря, не приветствуется. Сейчас в Турции проходит быстрыми темпами исламизация. Сразу вспоминаются события времен „Серых волков“ и других радикальных исламистов. Реджеп Тайип Эрдоган — ставленник турецких исламистов. Идея нынешней Турции — Османская империя. В роли султана — президент. Разумеется, у меньшинств возникают справедливые опасения».
Таким образом, современная Турция — это труднопреодолимые диспропорции в экономике, неприязнь вестернизированной части населения, «революционная» демография, недовольные национальные и религиозные меньшинства и крайне непопулярная внешняя политика. Если страна пройдёт этот период без радикальных потрясений — это будет весьма неожиданный результат.
