Откуда берутся хорошие учителя

 
Откуда берутся хорошие учителя
 

Евгений  Бунимович, потомственный педагог, публицист.

Много зависит от учителя. Это не общая и не обывательская фраза, а абсолютно доказанная вещь. Во всем мире идут образовательные реформы, потому что все, что происходит вокруг, так быстро меняется, что школа чувствует - нужно меняться. И все меняются по-разному.

Есть интересный график: вложения в образование по отношению к одному ребенку, допустим, и результаты. Это не так связано: есть страны, которые вкладывают очень много, а результаты не ахти. А есть страны - результаты ахти, например, Финляндия - знаменитый лидер Европы в области образования.

Финны блестяще выступают: разные тестирования, разный возраст, разные предметы, а вот везде хорошо. Не обязательно первые, но в первой тройке. Мы там где-то в третьем десятке, в третьей группе, посредине, вместе с некоторыми другими развитыми странами.

Финляндия не больше всех вкладывает в образование, есть страны, которые больше вкладывают. И Южная Корея, где тоже отличные результаты, - не больше всех. Много, конечно, не как мы, это и говорить нечего, но не лидеры в области вложений.

Это другая идеология: основное, во что они вкладывают, - это в учителя. Результат - лучшие выпускники финских университетов идут в школу. Идти в начальную школу и в детские сады становится более престижно, чем даже в университет. И это совершенно соответствует нынешней пирамиде, которая доказывает, что ключевые позиции - это начальная школа и дошкольное образование.

Это невозможно сделать только зарплатой. Могу привести очень простой пример: в Москве, когда не было учителей английского языка, было реализовано одно такое сомнительное предложение. Им повысили зарплату вдвое по отношению к остальным, в общем, набрали, дыр в области преподавания языка больше уже не было. Но человек лучше от этого преподавать английский не стал, и дети-то лучше не заговорили. Это гораздо более серьезная и масштабная ситуация. Но для этого нужно все-таки решить, что если мы делаем какую-то реформу образования, то мы вкладываемся в учителя, и дальше думать - как.

И это действительно большая проблема. Приоритетность образования и реформа образования должна быть в том, что мы должны работать с молодыми, мы должны работать со следующим поколением. И школа должна стать хоть чуть-чуть прозрачнее и чище, чем все, что вокруг. Сильно прозрачной она не станет, но хоть немножко вперед, я имею в виду школу и университет, и так далее. Потому что иначе это все бесперспективно.

Одаренные дети

«Одаренные дети» - это совершенно нормальное сочетание, только надо подходить к нему тоже не совсем с тех позиций, с которых мы обычно подходим, потому что одаренность бывает разная. В первые перестроечные годы я по обмену ездил со своими школьниками в Соединенные Штаты на тестирование в крупнейшую энергетическую компанию, которая рекрутирует лучших, и как бы из лучших выпускников школы потом набирает себе сотрудников, дает стипендии для обучения в университетах. Проводили тестирование без меня, а потом показали мне на видео.

В 90-е годы нам все помогали, крупу передавали, чай, мыло, спички и так далее. И вот интеллигентный ответственный за рекрутирование говорил: «Евгений, я понимаю, у вас сейчас сложная ситуация, мы будем вам помогать, не думайте. Но я хочу спросить: при таких детях почему у вас такая трудная ситуация?»

А я привез ребят из одной сильной московской школы, у него там тоже не слабые школы. Это была Атланта, такая нормальная американская богатая провинция. Он берет сильные школы и говорит: «Оттуда могу отобрать одного-двух. У вас я их беру всех». Но самое интересное, я говорю: «А первого кого?» - и он назвал мне парня, который вовсе не блистал у нас в математическом классе на математике. Сейчас он вице-президент одного банка в России, но тогда был просто нормальный крепкий парень. Я спросил: «А почему он-то?» Там нужно было решать разные задачи, и видно было, что не он их решал. Он сказал: «Ну как, это же он выстроил - кто, где и на каком этапе что будет делать. Значит, он одарен, он одарен как лидер».

И когда мы говорим «одаренность» в нашем понимании, мы говорим, какое место в математической олимпиаде и какое место в литературном конкурсе. А где мы говорим об одаренности лидера, где мы говорим о других одаренностях, об одаренности в коммуникации? То есть наше понимание одаренности достаточно узко. Его не надо заменять на другое слово, просто надо понимать его гораздо шире. И тогда одаренность «как лидер» будет выявляться, наверное, тоже в школе, и тогда мы не будем плакать по поводу того, что у нас в правительстве такая маленькая скамейка запасных, что нужно всех пересаживать с места на место, потому что среди остальных 140 миллионов просто никого больше нету.

Интересная парадигма образования. Вспоминаю, нас знакомили с американскими школьниками, школа вовсе не блестящая. И вот говорят: эта девочка лучше всех в школе бегает на 2 мили. Я на нее смотрю и понимаю, что, наверное, она на контрольной по математике особенно не блещет, и, может быть, даже химические опыты ставит не лучше всех, но ее представляют не как у нас. Вот характеристика нашего школьника: Коля, у него двойка по математике в третьей четверти, а этот химию завалил. И вот характеристика американского школьника: она лучше всех бегает на 2 мили.

Я с ней буду говорить по-другому, я буду говорить: слушай, ты так здорово умеешь это делать, но нужно еще математику немножко подтянуть, потому что иначе ты свои возможности не сможешь реализовать из-за этой ерунды, давай попробуем сделать. Или может быть так: ты такой козел, да, ты лучше всех бегаешь на две мили и блестяще пишешь там какие-то стихи, но у тебя же два по математике, поэтому изволь пахать математику и больше ничем не заниматься. Занимайся только тем, что ты не любишь, что тебе не интересно, и так, чтобы ты уже не только это ненавидел, а ненавидел учителей, ненавидел школу, ненавидел жизнь, и потом, когда ты, наконец, получишь свою тройку и убьешь в себе все, что связано с развитием твоей личности, ты получишь аттестат.

Надо ставить на то, в чем ребенок силен.

Я сам продукт работы с одаренными детьми в Советском Союзе, а это самая сильная сторона этого вопроса. Удивительно, что страна, которая называлась социалистической, имела такой сильный разброс в образовании. После обычной школы, когда наконец-то рухнул железный занавес, человек не мог пересечь границу и объяснить, как его зовут, на том языке, который он учил пять лет в обычной школе. И выпускники спецшкол, которым до сих пор поражаются иностранцы, которые лучше говорят, на более классическом языке, чем сами жители этой страны - Франции, Англии и так далее.

Я до 8 класса учился во французской спецшколе, потом я учился в математической школе. Та же самая история: блестящие результаты по уровню математики в наших лучших школах и совсем средние - в других. Когда в Копенгагене был международный конгресс по математическому образованию, и Россия с ее блестящими результатами в этой области была почетным гостем, мои коллеги из других стран, которых я хорошо знаю, подходили ко мне и спрашивали: «Евгений, ну вот смотрите, это работа с одаренными в области математики в детском саду, это в школе, это кружки, это олимпиады, это мехмат, это аспирантура, это высшие достижения. Но это три процента, пять процентов. А где все остальные дети, с ними кто-нибудь занимается вообще? Как так, вся выставка была посвящена только этому?»

Я считаю, что у остальных 95 процентов так или иначе нужно искать сильные точки, давайте их назовем вот так, точки роста, точки возможностей. Концепция работы с одаренными детьми должна быть в первую очередь концепцией поиска вот этих самых точек роста, точек возможностей у каждого, хотя мои коллеги в области математического образования, закрытые в своем лицейско-олимпиадном движении, конечно, считают по-другому.

Образование нужно делать другими инструментами, я даже скажу - не лобзиком, а часовыми инструментами.

При определенных условиях я не могу добиться того, чтобы все учителя были блестящими, гениальными, замечательными, этого невозможно и не надо, это массовая профессия. Но при определенной постановке вопроса мы можем добиться того, чтобы они были профессионалами, чтобы ниже какого-то уровня это все не опускалось. Если все учителя очень блестящие и очень особенные, это тоже очень рискованная история, потому что ребенок один, голова одна, и катафалк не резиновый, как говорили в известном советском фильме.

Работая в сильной школе с математическими классами, я как классный руководитель ходил и говорил: «Да, они толковые все дети, но это означает, что у вас на химии они просто должны в классе разбираться. Не задавайте им на дом, перестаньте их дико перегружать по химии, потому что они не могут это съесть, перестаньте их дико перегружать по биологии, потому что они не могут это переварить". Получается перебор. На самом деле, достаточно нормальных профессиональных учителей, умеющих реализовывать и вычислять вот это. И самое главное - идеология просто должна быть другая.

Обратите внимание, как у нас всегда проверялась контрольная работа. Вот здесь - недочет, здесь - ошибка, и считается количество недочетов и ошибок. То есть я смотрю не на то, что ты сделал, а на то, что ты недоделал. То есть я проверяю твою работу не в плюс, а в минус: вот здесь ты дурак, здесь ты там не такой уж безумный дурак, но глуповат, здесь ты недотянул. На самом деле возможна и другая методика: У нормального учителя (я же не говорю о гениальном учителе), который будет смотреть в плюс: вот смотри - это у тебя получилось, вот это получилось, а вот здесь вот надо еще подтянуть.

Это разница в идеологии. Это связано с поиском одаренности. Я когда-то со своим коллегой сочинял выпускные задачи для экзамена по математике в Советском Союзе. Тогда мы сделали такую вещь: дается шесть задач, но разрешается ставить пять баллов за любые пять верно решенных задач, то есть можно ошибиться.

А раньше наши дети были лишены права на ошибку.

Вы знаете, это была революция. Есть масса таких вещей, которые закладываются в голове очень рано.

Учителя и педагогическое образование

Про учителей тоже есть интересная штука. Ко мне всю жизнь приходят, приходили на практику студенты. Эта проблема, когда они тебе говорят: «Расскажите, как вы это делаете». Очень трудно сказать, потому что одно дело - ты это делаешь, а другое дело - еще описать, как ты это делаешь. Я специально вел такие уроки и сказал: «Вот вы видели, что я не сказал ни одного слова, кроме междометий, я говорил: ну, и... И он сделал задачу. Понимаете, я ему не объяснил ничего, но я его поддерживал».

Вот стоит человек у доски, и он даже пару ошибок сделал по дороге, но я вижу, что он может это, он держит класс, он умеет вести диалог. Стоит другой человек у доски, все правильно выписал красивым почерком, только кроме меня и ее этого никто не знает, потому что дети заняты чем-то совершенно другим, понимаете? И в первом случае - это учитель, он может держать. Во втором случае - это старательная ученица, в смысле студентка. Она будет заниматься той профессией, которая, видимо, не ее, и это большая проблема.

Педагогическое образование вообще должно быть построено иначе. Я не понимаю, почему в нем практика занимает такое маленькое место, не понимаю, чему их пять лет учат, учат плаванию на суше, когда пять лет читают понятия. Что такое педагогическая наука, я так и не понял, даже защитив диссертацию, которая была посвящена введению в школьный курс вероятности и статистики. Здесь очень серьезный вопрос: нужно ли читать эти бесконечные теоретические курсы?..

Тоже большая проблема. Вот другой пример. Есть такое красивое понятие сейчас, одно из самых красивых в математике - фрактальная геометрия. Основателем фрактальной геометрии является Бенуа Мандельброт, ну, это Евклид, в общем-то, только сегодня… ну, вчера, скажем так. Я слушал лекцию во Франции. В перерыве ко мне подошел мой коллега-француз и говорит: «Послушай, поехали, у меня жена сделала обед, пора». И я уехал, потому что всю первую половину его лекции я сидел и слушал, и мое единственное ощущение было: я хотел выйти и объяснить, как на самом деле это надо объяснять, что это две разные вещи - придумать фрактальную геометрию и ее объяснить.

Я знаю, как это сделать так, чтобы аудитории было интересно, чтобы она не умирала, как на этой лекции, просто от безумного уважения и больше ни от чего, потому что понять было трудно и так далее. Вопрос о том, что первично. Как это делается во многих европейских странах: есть университет, все учатся вместе, а потом кто-то уходит в науку, а кто-то уходит в педагогику - или как у нас, когда с самого начала разделено. Это большой вопрос.

Когда университет имени Ломоносова был один, тогда я имел право преподавания после мехмата. Сегодня, когда есть у нас МГУЛ, и это не МГУ Ломоносова, а Московский государственный университет леса, то, наверное, после этого университета, в общем, может быть, и не надо сразу в школу пускать. Вот в чем проблема.

Можно иметь право преподавания, но нужно искать свою модель. У нас сегодня модель педагогического образования утеряна. Но самое главное, конечно, в этой модели заключается в том, что процент тех, кто после этого идет в школу, там КПД, как у паровоза, то ли 7, то ли 8 процентов.

При этом вы можете писать любые концепции. Вот сейчас, кстати, в указе президента есть отдельный абзац о создании концепции математического образования, создание концепции одаренных детей. И при таком двойном отрицательном отборе, о котором вы говорите, можно писать любые концепции с равной степенью их реализации. То есть главный момент - это, конечно, перевертывание вот этой ситуации, вот этого двойного отрицательного отбора.

Вы знаете, я бы не стал говорить, что задача, как сделать профессию учителя престижной, такая лирическая, что она совершенно неподъемна. Она подъемна. Трудно. Вот мы в Москве делали такую модель по молодым учителям, постановление правительства было на три страницы, разные поддержки: денежная, ипотека. В основном какое-то время это работало. Перед 1 сентября во всех округах есть встреча учителей, директоров, и там в первом ряду всегда сидели молодые учителя. Помню года, когда сидит большая аудитория - и три молодых учителя на весь округ, которых торжественно поздравляют. Через два или три года после постановления было два или три ряда, не только девушки, но и юноши. Это все-таки существенный момент, что в школе состав примерно соответствовал составу населению страны, а не был таким резко однозначным.

Не надо делать вид, что никакие усилия невозможны. Конечно, это не происходит в один день, но это сделать можно. Это очень трудный вопрос. Когда опустили учителя до полного люмпенства, когда учитель должен был после уроков еще зарабатывать на базаре, там что-то продавать, что-то там еще делать, чтобы прокормить своих детей, вернуть обратно этот статус очень трудно. И он не может быть в стране, где единственная постановка вопроса: если ты такой умный, почему ты такой бедный?

Мне кажется, в стране происходят некоторые изменения и ощущения: конечно, много можно купить, особенно если это не рубли, но все-таки не все, кроме этого есть что-то еще. Только вместе с этим ощущением может меняться отношение к образованию, и, я думаю, оно меняется. Очень характерны опросы в последние пять лет. Они показывают, что отношение к учителям не меняется: процент тех, кто хорошо относится к учителям из выпускников, не меняется. Отношение буквально стабильное и, надо сказать, не очень хорошее. А вот процент тех, кто относится всерьез к образованию, меняется - новое поколение начинает серьезнее относиться к своему образованию. У меня такое впечатление, что даже серьезнее, чем мы. Когда мы оканчивали школу, главное было - поступить в вуз. Сегодня, слава Богу, они даже начинают думать о том, в какой вуз они поступают и зачем. Это очень важный момент, когда они начинают думать о том, а что они будут дальше делать в этой жизни - и с точки зрения материальной, и с точки зрения интереса, и с точки зрения всего. Это ключевая позиция, тогда и в науку будут идти, кому должно и годно.

Почему у нас такой сильный уровень математического образования до сих пор? Потому что нам все еще в математике, кроме карандаша и бумаги (а теперь еще и компьютера) ничего не надо. Проблема тех моих выпускников, которые уехали в другие страны, не только в том, что они здесь мало зарабатывают. А в том, что если ты химик, то тебе нужна лаборатория. Это серьезный вопрос, потому что иначе будут уезжать, вне зависимости от того, будут у них квартиры или не будут квартиры. Ученый хочет заниматься наукой сегодняшнего и завтрашнего дня, а не вчерашнего.

Надо хорошо понимать: или мы хотим иметь научные школы, или мы не хотим иметь эти школы. У нас есть странный ответ, который называется «Сколково». Мы немножко шагнули в другую эпоху, и поэтому солженицынская шарашка, даже при красивой архитектурной реализации, не решит наши проблемы, сегодня это гораздо более массовая и серьезная история. Готов согласиться - надо показывать что-то успешное, что потом использовать как модель.

Опубликовано на сайте  www.polit.ru

P.S. Если Вас интересует регистрация ооо зайдите на сайт по указанной ссылке. На нем вы найдете всю необходимую информацию.