История Могилева: «Модерн», «Чары» и прочие биоскопы

О дореволюционном могилевском кинематографе сведений мало. Известно, что перед 1-й мировой войной в Могилеве действовало три кинотеатра или, как тогда называли, электротеатра: «Модерн» и «Чары» на Днепровском проспекте и «Электро-биоскоп  Сквирского»» на ул.Большая Садовая.

А вот что рассказывает о тех временах писатель Александр Серафимович: 

А как относились жители Могилева к кино, какие фильмы смотрели, как выглядели не сохранившиеся до наших дней могилевские кинотеатры? Об этом рассказывает в своих воспоминаниях Михаил Рабинович, который, будучи подростком, любил смотреть фильмы в кинотеатре «Модерн»:

«Вспоминается далекая, далекая прогулка по Днепровскому проспекту, главной улице губернского города Могилева. Вероятно, это была одна из обычных прогулок с родителями или какими-то взрослыми родными. Но запомнилась эта. А может быть, все слилось в одно целое и только кажется единым.

На том же Днепровском проспекте тогда же возник еще один кинематограф — «Модерн». Он был побольше, благоустроенней, но долго оставался мне знакомым только с внешней стороны. По ряду причин стал я ходить, и ходить часто, в кинематограф «Чары». Вот эти причины. В отцовской типографии, находившейся неподалеку, в Пожарном переулке, печатались для кинематографа «Чары» афиши и программы с обычным тогда кратким содержанием демонстрируемой картины, «фильмы», как писали в то время, в женском роде. Приходил я в «Чары» иногда с официальным поручением — приносил какие-то небольшие свертки из типографии. Я любил такие поручения, которые позволяли мне задержаться и посмотреть картину. Вскоре стал я появляться и по своей инициативе. Вероятно, уже тогда, когда отец был забран в армию и уехал на войну, а делами типографии ведала мать, и за множеством забот не могла строго присматривать за мной.

Кинематограф «Чары» — длинное здание, разделенное внутри на две таких же вытянутых части; одна узкая — фойе, куда попасть можно было пройдя мимо кассы и низкой деревянной загородки, где стоял контролер. Другая, широкая часть — зрительный зал, или как говорили тогда — зале...

Словом я стал кинематографическим завсегдатаем и предметом зависти сверстников. Посмотрел тогда множество картин, — боевиков, комедий, видовых — но в памяти не осталось ничего цельного, все отдельные куски, обрывки…

Вспоминается сцена из какой-то кинодрамы. Несколько львов и львиц почему-то разбредаются по квартире, ходят из комнаты в комнату, становятся на задние лапы, ударом передних открывают двери, одну за другой, и вот-вот должны дойти до той, за которой укрылись люди. Откуда все — это не помню, но ощущение напряжения, страха, в памяти осталось.

Большое впечатление произвела «фильма» о Степане Разине — «Стеньке Разине», как его, точнее, называли в то время. Струги, Волга, казаки, рукопашные схватки, «сарынь на кичку», пиры, пляски... Все это смешалось в памяти. Осталось лицо героя — бородатое, свирепое, остался эпизод с персидской княжной («и за борт ее бросает...»), битва при взятии какого-то города, вероятно, Астрахани. Но, главное, картина эта была «озвучена»... За экраном чуть просвечивали силуэты людей. Это был небольшой хор из местных жителей. По мере необходимости хор этот гремел «Из-за острова на стрежень... выплывают расписные Стеньки Разина челны», — слегка нажимая на букву «эр». Пел хор и другие «разинские» и волжские песни: «Есть на Волге утес» и «Точно море в час прибоя Площадь Красная шумит»... Кажется сейчас наивным, но тогда, право, производило впечатление... Эта же картина местами была в «цвете», — когда горел, захваченный Разиным, город, экран становился багрово-красным, как подкрашенный флаг в «Броненосце Потемкине». Несколько раз проникал я на этот боевик, с нетерпением ожидая уже хорошо знакомых сцен и, конечно, впечатляющего пожара.

Меня и моих товарищей привлекали фильмы, заполненные приключениями. До сих пор помню, как под звуки пианино (могу даже напеть мотив) на экране возникала надпись: «Появились арманьяки», и вслед за ней мчались сооруженные всадники, они врывались в деревню, убивали, грабили, поджигали... Потом снова надпись «...а в это время...», и на белом полотне появлялась стоящая у большого дерева девушка с поднятыми горе очами... Жанна д'Арк молилась о спасении Франции... Собственно, вот и все, что осталось от этого боевика. Разве что картина толкнула прочитать какие-то биографии Орлеанской девы — Марка Твена и более популярные.

Интересовали картины — их было несколько — с участием силача Мациста — прообраза Тарзана...

В памяти возникает сцена: Мацист, напрягая мускулы, медленно отгибает толстые прутья железной решетки своей тюрьмы, — картина, кажется, называлась «Кабирия». И еще одна историческая картина — «Камо грядеши», в которой, если память не изменяет, Мацист играл роль Урса. Римские легионеры, гладиаторы, цирки, христиане и могучий Урс, совершающий нечеловеческие подвиги...

На стене кинотеатра «Модерн», куда я не мог проникать, долгое время виднелась большая надпись, оповещающая о картине «Умер бедняга в больнице военной»... Увы, фильм этот оказался недоступным, а очень хотелось попасть на него.

«Умер, бедняга, в больнице военной, долго, родимый, страдал»... слова песни слышались и на улице, и дома, звучали они и в дивертисментах, перед началом сеансов в кино, которые тогда были в моде. В этих предсеансных концертах царил ура-патриотический репертуар в стиле «рюсс». Оглядываясь, невольно снова видишь и слышишь эти сентиментальные, сверхпатриотические,  националистические выступления, которыми были переполнены, перенасыщены тогдашние дивертисменты. Конечно, воспринимал я их в те годы менее критически... Чаще других почему-то вспоминается, — вероятно, произвела впечатление, — парочка: он в длинной, подпоясанной шнурком вышитой русской рубахе, она — в кокошнике и телогрейке, на ногах красные сапожки... «В селе Малой Ванька жил, Ванька Таньку полюбил»..., — пели и пританцовывали танцоры. Это казалось божественно красивым... Думается, что и теперь этот номер не потерялся бы, и занял достойное место среди тысяч русских блестящих рубах, косовороток, кокошников, телогреек и прочего, и прочего, что заполняет концертные залы, экраны телевизоров.

Еще одна сторона тогдашних кинозрелищ. Вероятно, до, а может быть, и сразу после революции появились картины, бившие по национальному чувству еврейского населения города, — оно составляло добрую половину жителей. На сцене ставились пьесы, а в кино шли картины из жизни людей черты оседлости. Сюжеты были трогательно сентиментальными.

Пьес, шедших на сцене театра или в клубах, я тогда не смотрел, а фильмы, если они шли в «моем» кинематографе «Чары», не пропускал.

Одна картина, и тоже «звуковая», хорошо запомнилась. Вот ее сюжет. Сын, живший в бедной семье, уезжает, как тысячи других евреев, «в Америку». Там он преуспевает, становится богатым человеком... Но за множеством дел забывает о родных, о матери, которая ждет не дождется весточки от любимого сына. Идут годы. Мать тщетно ждет письма. Все сопровождается музыкой. Обычное пианино усилено скрипкой и, кажется, виолончелью. Звучит попурри из различных грустных еврейских мотивов, песен. Картину сопровождает небольшой хор, разместившийся за экраном. На этот раз вместо «выплывают расписные» поют на идиш, с надрывом, более близкую певцам песню, припев который особенно грустно звучит... «А бривеле дер мамен» — (письмецо для мамы) — кажется, и картина так называлась. Тот же мотив, те же слова — «а бривеле дер мамен» — слышны, когда больная мать, уже умирая, думает о сыне... И те же слова, та же мелодия неожиданно звучит и за океаном в богатой квартире сына. Совесть его пробуждается, и он мчится через океан... Пароход, поезд... Но поздно. И снова печально звучит лейтмотив и заключительные, последние слова этой песни.

А в зале, заполненном публикой, большей частью женщинами, всхлипывания, рыдания... Очень ясно видится это и четко звучит в ушах простенький грустно-сентиментальный мотив.

По-видимому, это была экранизация какой-то пьесы, из популярных в то время. Может быть Семена Юшкевича...

Конечно, охотнее всего ноги несли на веселые комедии, обычно короткие. Хорошо знакомы были прославленные тогда имена Глупышкина, Макса Линдера, Пренса и другие, которые запамятовал. Комедии эти были на одно лицо и вполне отвечали интересам возраста, моего и товарищей. Помню название одной комедии: «Как Пренс на балу штаны потерял», — и содержание соответственно.

В 1918 году, когда немцы заняли город, в здании театра открылся кинематограф для немецких военных, офицеров и солдат. Один раз я проник туда — не помню уже как — и посмотрел картину, в которой главным действующим лицом была большая обезьяна... Что это за фильм, к чему была эта обезьяна? — Ничего не помню.

Позднее, когда большевики заняли город, в кинематографе докручивали старые картины. Впрочем, для городского экрана некоторые были и внове, появились впервые. Шел фильм об известной воровке аферистке Софье Бловштейн (?) — «Соньке Золотой ручке» — так и называлась картина. В памяти о ней ничего не сохранилось, кроме разве забавного эпизода, не имеющего прямого отношения к картине. Таперы играли попурри из «Кармен», и мотив тореадора («Иди смелее в бой...») бравурно звучал, когда на экране Сонька рожала. Это вызвало некоторое оживление в зале.

Но главным успехом пользовалась — шел уже год 1921-й, а может быть и 1922-й — многосерийная картина «Тайны Нью-Йорка» или «Таинственная рука». Весьма примитивный детектив, этакие экранизированные брошюры о сыщиках, выходившие некогда в издательстве «Развлечение». Но сердца 10-12-летних зрителей замирали, когда на самом интересном месте серия прерывалась и на экране появлялась рука со скрюченными, хищными пальцами. Все с нетерпением ожидали продолжения...

Многое, увы, очень многое трудно вспомнить спустя несколько десятков лет. Картин было просмотрено множество, ходили на каждую перемену, а правило «дети до 16-ти лет не допускаются» соблюдалось без излишней строгости.

В 1919 году или, может быть, в 1920-м из Петрограда приехал мой двоюродный брат — тогда уже военный. Он с восторгом рассказывал о картине «Интолеранс»… Я не знал, что это означает, а брат не объяснил... К сожалению, в Могилев такие фильмы не привозились, и только несколько лет спустя, уже в Петрограде, удалось увидеть этот шедевр Гриффитса».